Часть 8. «Наши экспедиции»

Создание и основы организации

В конце 1980-х ощущение внешней экспансии пошло на убыль. Семьи, дети стали расти уже, как грибы. Круги вчерашних сайгонщиков, экспедиционников, «спасенцев» продолжали пересекаться, скрещиваться, обра­зовывать дружеские микротусовки оттяжников, собутыльников, напарников по бизнес-авантюрам начала 1990-х. «На огонек» слетались новые знакомцы, подрастали завербованные в «спасенчестве» дети, утомленные экспедициями сезонники находили благодарную аудиторию. Кто откуда произошел — неважно: Атабекян, Анджей Анджеевич, Княжна, Катя и Тина Прохоровы, Миша-Сережа, Анька Флоренская, Алексей Палыч Крылов, Инчик, Илья Никитин, Паша Никонов, — все они чувствовали это «мы», чувствовали творческое тепло какого-то ядра — а ведь среди перечисленных — ни одного чистого САЭвца. Но энергия расширения круга иссякала. Помнится это ощущение: как же мы ничего совместного такого многолюдного, веселого и значительного больше не будем устраивать? Впечатление, что не выдержав напряжения, все в целом резко понизили планку. Все традиционные минусы семейного обособления, «обывательщина», которая захлестывает, захлесты­вает, захлестывает, и то, от чего казался застрахован, опутывает сперва по колено, потом по пояс...

Начиная с 1991-го, в городе становилось уже явно как-то кисло; то есть во внешней жизни было еще очень пестро — книжки, свободы, музыки, фильмы — но все это на фоне жлобства новодемократической номенклатуры. Физиономии Шумейко с Невзоровым, талоны, ваучеры, мыльные сериалы, малиновые пиджаки, по берегам озер — первые новорусские дома-бункеры... В общем, почему-то на фоне общероссийского общественного уныния произошло то, что никак не случалось с нами все предыдущие годы: мы стали пристраи­ваться к заработкам, периодически веселясь в дружеском кругу. В общем, ничего предосудительного, да? А словно что-то невидимое, но прочно державшее на весу на головокружительной высоте, вдруг поплыло и обнаружились зыби: ой, и мы на этом стоим?

Рассказывает А.В. Виноградов

Для меня конец 1980-х оказался периодом разочарований. Во-первых, из зарубежья все эти перестроечные явления казались намного более привлекательными, чем оказалось на самом деле. Наверное, потому, что средства массовой информации продолжали в советском духе рассказывать только о положительном, а отрицательного тоже оказалось предостаточно. Во-вторых, вернувшись из Афгана, я понял: своей экспедиции у меня так и не будет — денег нет. Более того, меня сразу порадовали новым назначением: заместителем декана по работе в общежитиях. Кто помнит студенческие общежития советского периода, может себе представить, что это за работа. При этом никого на факультете не интересовала ни моя научная работа, ни учебная, ни методическая — только об­щежитие. Это после того как в Кабуле проректор по науке регулярно приглашал меня к себе в кабинет, поил чаем и уговаривал больше писать — программ археологических курсов, учебных пособий, методических рекомендаций. Кроме того, он включил меня в комиссию по созданию музея Кабульского университета, направил читать лекции по музееведению в Национальный исторический музей. В итоге за два года работы я написал десяток развернутых программ, три толстых учебных пособия, несколько статей (жаль, конечно, что при талибах это все, по-видимому, было уничтожено)... А здесь за четыре года так и не смог опубликовать свою статью про Тагарский остров...

С полем вопрос решался тоже самым унылым образом: мне предложили проводить археологическую практику студентов на широко известном уже тогда поселении эпохи бронзы Аркаим в Челябинской области. Что оставалось делать? Ну, съездил зимой в Челябинск, прочитал в университете курс статистико-комбинаторных методов, познакомился с тамошними археологами. Хорошие молодые ребята, деловые, инициативные. Руководитель их, Г.Б.Зданович, тоже произвел самое приятное впечатление: обаятельный, деятельный, энергичный. Все бы ничего, да не в наших традициях работать не самостоятельно, а под чьим-то началом. Вот почему, когда началось лето и был сформирован мой отряд, я первым делом постарался сколотить из него настоящую дружную команду. В пути собирал всех в кучу, рассказывал бесконечные экспедиционные байки, но все время ощущал, что как-то они не очень идут. А дело все в том, что из археологов в отряде была только одна Слава Овсиева, попавшая ко мне в отряд исключительно по той причине, что знала меня по дворцовским легендам. Остальные — историки-практиканты. Им как-то все время хотелось разбежаться в разные стороны по завершении «обязательной программы». И все же я рискнул попросить у Здановича отдельный объект. Более того, объект, удаленный от самого Аркаима и от огромного лагеря, где, кроме челябинских студентов, был еще целый отряд из Петропавлов­ска, в общей сложности, наверное, сотни полторы-две студентов. Мы уходили на наше поселение рано утром, делали съемку, заложили раскоп, там же сами себе готовили обед, отдыхали, сидя у костра, снова работали почти до самого вечера. Работали не перенапрягаясь, сочетая раскопки с дружеской беседой, уставший всегда мог присесть отдохнуть. Мне казалось очень важным быть всем вместе и не раствориться в этом огромном лагере...

Вышло все наоборот: историки устроили бунт. Они потребовали ограничить наше общение только рабочим временем, а в остальном предоставить им возможность делать, что захотят... Короче говоря, попытка возродить САЭцкие традиции взаимного приятия и всеобщей любви в новой среде (как по возрасту, так и по ценностным ориентациям) потерпела полную неудачу.

Потом было еще три сезона в Челябинской области, достаточно успешных в плане полевой практики студентов, но совершенно бесперспективных в плане научном. Красивая природа, разнообразные объекты, каждый раз новые студенты, как правило, очень даже симпатичные, но коллектива так ни разу и не сложилось. И вообще не оставляло чувство, что все это — не то.

В межсезонье изматывающая учебная нагрузка, малоуспешные попытки создать универсальную систему формализованного описания и анализа керамики эпохи бронзы, освоение компьютера, наконец, отчаянная попыт­ка объехать за свои деньги все музеи Сибири в поисках массового материала эпохи неолита и ранней бронзы — все это не приносило удовлетворения и закончилось тем, что в 1991 году я покинул родную кафедру.

В 1995 году мне довелось еще раз попасть на Аркаим — теперь в качестве руководителя практики студентов из США. Началось все с того, что во время международной конференции историков ко мне в гости попал профессор Пьедмонтского колледжа А. Плейжер. Мы провели вместе несколько вечеров, беседуя об археологии, о Сиби­ри, о Туве, об Аркаиме. Я показывал слайды и рассказывал экспедиционные байки, с трудом подбирая английские слова. Все это произвело на американского коллегу такое сильное впечатление, что он непременно решил привезти своих студентов в Россию. Ясно было, что его студентам более по профилю было бы изучать достопри­мечательности Петербурга и пригородов, но жить в течение всей практики в гостиницах было бы слишком накладно (ведь студенты оплачивали всю поездку из личных средств). Ехать в Туву, которую я так расхвалил профессору Плейжеру, тоже не представлялось возможным: самолетом слишком дорого, поездом — слишком долго, да и не было в то время в Туве такой мощной экспедиции, которая могла бы принять дюжину американских студентов. Аркаим представлялся оптимальным вариантом. Во-первых, там уже существовал громадный стационарный лагерь с развитой инфраструктурой, проверенной в предшествующие годы при приеме других групп американских же студентов. Во-вторых, кроме раскопок (или, скорее, в противовес раскопкам, которые в тот период на Аркаи­ме и вовсе были не нужны) там разворачивалась широкая программа работ по «экспериментальной» археологии. Предполагалось лепить и обжигать глиняные сосуды, изготавливать сырцовые кирпичи разной формы, строить различного вида печи, выплавлять металл из медной руды и даже попытаться построить большое жилище в соот­ветствии с древней аркаимской технологией. Не знаю, как студентам, но нам с профессором Плейжером все это было безумно интересно.

И вот, проведя несколько дней в Петербурге, наша группа в составе 12 человек отправилась поездом в Челябинск. Там для экзотики мы заказали военный вертолет, чтобы доставить группу на Аркаим (стоит ли вспоминать о том, что на другой день после нашего прибытия на Аркаим примчались представители КГБ и с пристрастием стали расспрашивать меня, не снимали ли американцы чего-нибудь из иллюминаторов, не отклонялся ли вертолет от курса и вообще не проявляет ли кто-нибудь из наших гостей чрезмерной любознательности).

Каждое утро на Аркаиме мы начинали с того, что собирались в большой войлочной юрте, и я читал короткую лекцию о проблемах археологии. По-видимому, эти лекции довольно быстро наскучили студентам, которые, как выяснилось, к археологии отношения вообще никакого не имели: кто-то собирался преподавать биологию, кто-то химию, кто-то географию. Зато профессор Плейжер увлекся по-настоящему и попросил меня продолжить лекции персонально для него, что я и делал с удовольствием, объясняя ему признаки искусственно обработанных кам­ней и различия между орудиями разных эпох.

Экспериментальная программа вообще превзошла все ожидания: кроме керамики, плавки металла, домостроительства, мы познакомились с прядением, ткачеством и даже с лепкой сибирских пельменей. И это — тоже не все. Несколько раз вместе с челябинскими студентами мы выезжали в степь тушить пожары. Это впечатляло. Огонь распространялся по степи с ужасающей скоростью, мы всеми силами старались его остановить. В стабильной ситуации это получалось. Но если возникали порывы переменного направления, то все мы прилично поджаривали себе руки и ноги. Помню, однажды мы тушили степь вблизи березовой рощицы. С огнем уже почти спра­вились, когда я заметил, что тлеют, а иногда и вспыхивают корни берез. Я кинулся в рощицу и стал затаптывать тлеющие места либо забивать куском брезента вспыхивающее пламя. В это время мимо рощицы медленно-медленно проезжал трактор с большой бочкой воды. Двое аборигенов, кашляя, лениво пытались заливать водой огонь по опушке. Я подбежал к бочке, сложил брезент в виде лодочки, подставил под струю воды и, набрав полную «емкость», побежал с ней в глубь рощицы. В этот момент я услышал у себя за спиной слова, произнесенные с неподдельным удивлением: «Вишь ты, американец, а соображает»...

Посадка американцев в советский вертолёт. Профессор А.Плейжер и А.В. на борту вертолета

Изготовление сырцовых кирпичей

Одним словом, мое «поле» 1995 года оказалось приключением, освоением древних технологий, но ни в малейшей мере не приблизило меня к науке.

В 1996 году была предпринята еще одна попытка устроить практику американцев в России, точнее, на Украине — в Крыму, где нас курировал замечательный археолог Сергей Ланцов. По-видимому, студенты, заинтересованные поездкой в Россию, съездили на Аркаим, и в этот год приехало лишь четыре человека... Вот тогда-то мы с профессором Плейжером и решили переключиться на проблемы истории России, чем, собственно, и занимаемся вместе до сих пор.

Из мемуаров П.Азбелева

САЭ — это был настоящий самозваный дворянский клуб, так и не сумевший оформиться в стабильную структуру из-за острой специфичности стержня — сибирских экспедиций, в советские времена имевших и намного более подходящую форму воплощения — научные и музейные заведения плюс универ. В науке не срабатывал упомянутый критерий отбора по происхождению от родителей определенного уровня уважения к детям, там были иные принципы финансирования, практиковался и найм, приведший в наш мирок массу новых людей, они часто бывали замечательны, но они же и рушили негласный сибирский критерий крутизны — так что развал САЭ как раз и был предопределен самой успешной частью этого роскошного виноградовского проекта. А вот теперь САЭ в той или иной форме можно было бы возродить — многие родители снова могут, а главное — психологически готовы платить за то, чтоб их детей увезли к черту на рога, лишь бы не на Кавказ. Но дети уже совсем другие... Большого научного значения САЭцкие разъезды, в общем, не имели, не припомню я ничего такого грандиозного, и остается главное — сообщество лиц и воспитание духа. Так или иначе, в САЭ для крутости требовались вполне определенные умения, то есть как раз элементы профессионализма, ибо теперь аристократизм — это и есть в конце кон­цов профессионализм без жеманства.

И именно в это время появилась еще одна возможность сотворить свое пространство: на сей раз в собственных (от начала и до конца!) экспедициях, где люди, быт, наука — все зависит только от нас. Бывшие кружковские «дети», ставшие дипломированными специалистами — и «сибиряки», и «северо-западники» — никак не могли прижиться в чуждой им, казавшейся мертвенной «академической» среде, чувствовали себя поганейшим образом, оказываясь в поле с людьми не своими, случайными, что чаще всего было в обычных, «офи­циальных» экспедициях. Собирание экспедиционного коллектива по принципу «вахты», заработка, трудовой повинности, общности научных (и только) интересов предполагало наличие строгих экспедиционных «зако­нов», соответствующие меры принуждения к работе, наказания, и, естественно, некую полицейскую функцию начальника, строго отделенного от подчиненных барьером служебной иерархии. Собственно «жизнь» в такой экспедиции становилась личным делом каждого по отдельности, и люди сбивались в какие-то кучки для обще­ния, частенько противопоставляя эти временные компании начальству и даже самой цели работ. Ни подчиняться этим законам наемного труда, ни руководить такими методами у нас особого желания не было.

Даже в самых лучших из «официальных» экспедиций, где «наши» пропадали порой по полгода, явственны были эти проблемы, и ничего удивительного, что с появлением у нас экспедиций «своих» на их огонек слетелось множество людей, встреченных нами ранее в поле. Эти люди вошли и в нашу городскую жизнь: Женя Под­ражанский, Катя Пинегина, Маша Никитина, Паша Леус, Миша Слободзян, Кира Смазное, Володя Абезгауз... С нами оставались и совсем новые люди, попавшие в наши поля через друзей и знакомых: Боря Афанасьев, Аня Захарова, рок-группа «Оле-Лукойе», целая компания художников и музыкантов, работавших монтировщиками в Театре Комедии...

Теперь было куда пригласить и наших новых друзей по совместной деятельности в Группе Спасения, и выпускников многочисленных кружков, ведомых бывшими САЭвцами. Так в наших экспедициях оказались Катя Прохорова, Лена и Катя Маркеловы, Боря Гладырев, а у Кузи — естественно, его воспитанники. Янка Гольдштейн, Миша-Сережа, Вася, Серж, Ля Востров, Анджей Иконников-Галицкий перемещались по экспедициям — иногда в течение одного сезона.

Собственноручно сотворенными были, в общем, три экспедиции: экспедиция Чугунова — Центральноазиатская (тувинская) (с 1990 года по настоящее время); экспедиция Ковалева, сначала при участии Хаврина работавшая в Хакасии (1989—7992 годы), затем в Кисловодске (1993, 1995, 1996 годы), после — в Казахстане, на Черном Иртыше (1998—2000 годы), а с 2001 года — в Монголии; экспедиция Кузьмина, работой многочис­ленных отрядов охватившая весь Северо-Запад (с 1989 по настоящее время). При всей спонтанности и неор­ганизованности нашей экспедиционной жизни, что естественно вытекало из общего принципа опоры на «своих», этим коллективам удалось решить множество сугубо научных задач.

Осень 1989 г. А. Ковалев у петроглифов, обнаруженных председателем Госплана Тувы Д. Ондаром

Рассказывает А. Ковалев

После того как последний раз довелось копать у Шефа в Сибири в 1981 году, пять лет подряд я работал в Северокав­казской экспедиции под руководством В.С.Бочкарева и А.Д.Резепкина. Это было связано, в первую очередь, с моими научными интересами: я специализировался на проблематике бронзового века Предкавказья, подготавливал диплом по теме «Типологическое исследование северокавказских погребений эпохи средней бронзы». Изучение памятников европейского бронзового века исключительно полезно, поскольку именно на их материале в XIX—XX веках рождались и апробировались основные методики «кабинетного» исследования. С другой стороны, по моему глубокому убеждению, любой археолог должен освоить изощренную методику полевых исследований степных курганных могильников эпохи энеолита-бронзы, поз­воляющую воссоздать структуру и историю формирования комплекса, зафиксировать следы древних орудий, истлевших органических предметов, поминальных обрядов, и это все с применением столь «грубой» физической силы, как скрепер или бульдозер.

В 1987 году произошло мое «возвращение» в Сибирь: полтора месяца я работал у Н.А.Боковенко на раскопках памятников раннескифского времени на самой границе Тувы — в долине реки Ус. После окончания работ отряд Боковенко спустился на равнину, в Хакасию, где завершались раскопки Среднеенисейской экспедиции под руководством Д.Г.Савинова. Только недавно от Савинова уехали Вася и Войцеховский, а в лагере я встретился с Пашей Азбелевым, Костей Чугуновым и незнакомым мне еще тогда Женей Подражанским. Под проливными дождями нам с Боковенко удалось докопать пару тагарских курганов, оставшихся на его долю, и после весьма буйного моего дня рождения 15 сентября (к которому, кстати, Паша сочинил песенку «Постой, Ковалев...») вместе с Пашей мы отправились домой — причем на самолете. Тогда-то и зашел у нас разговор о возможности организации собственной экспедиции, действующей на хозрасчетных началах. Все упиралось только в то, что такую экспедицию пришлось бы «пристегивать» к какой-нибудь академической или вузовской структуре, а это значило — для нас, «молодых специалистов» — попасть под полную власть начальства. Уезжать же из Питера в провинцию, где начинающему археологу можно было бы действовать самостоятельно, не очень-то хотелось. Можно было, конечно, продолжать надеяться на развитие системы археологических кружков, но нам было понятно, что силами детской археологии невозможно развернуть масштабную экспедицию, тем более новостроечную, где копать приходится иногда с апреля по декабрь. Самостоятельно зарегистрировать независимую научную организацию — такое еще тогда было только в самых смелых мечтах.

К весне следующего года я бесповоротно решил уходить из Музея Суворова, где тогда работал экскурсоводом, и перейти на сезонную, экспедиционную работу, хотя бы в Институт археологии. В это время наши комсомольские «опекуны» по линии Группы Спасения усиленно стали пропагандировать передовой опыт организации центров научно-технического творчества молодежи (НТТМ), которые на хозрасчетных началах быстро захватывали инициативу в области внедрения передовых технологий, и вообще, как позднее выяснилось, стали основой для накопления состояний первых наших миллионеров — из той же, комсомольской, среды. Особенно известным стал Новосибирский центр НТТМ, чуть ли не первый в стране. Во всяком случае, я о таких универсальных центрах в Ленинграде в то время не слышал. Посовещавшись с Костиком и Сержом, мы попробовали предложить организовать такую структуру в рамках Сибирского отделения АН СССР, для чего я напросился на встречу с академиками А. Деревянко и В. Молодиным в марте 1988 года в московской гостинице Академии наук. Выслушав внимательно мои слова о нашем желании работать самостоятельно на деньги от хозяйственных договоров, академики вежливо дали понять, что лишних проблем с новыми людьми им совершенно не нужно. Теперь оставался только один путь — через комсомольский НТТМ. Но в такую организацию нужно было приходить уже с готовым договором, хотя бы с протоколом о намерениях. В начале мая 1988 года по дороге в экспедицию Н.Кузьмина и Н.Боковенко я прилетел в Кызыл, где провел переговоры в правительстве Тувы, зная, что дела с исполнением программы паспортизации там идут очень плохо, а деньги на это постоянно спускают из Москвы. Заместитель министра культуры Н. Борисова в принципе согласилась рассматривать нас как исполнителей работ, однако о договорах на паспортизацию с конкретными суммами говорить не стала. Отложили переговоры до осени, чтобы успеть с договорами хотя бы на следующий год.

Лето и осень 1988 года я провел в Хакасии и Красноярском крае, где на раскопках старался набраться опыта в работе на каменных конструкциях древних курганов, освоить знаменитую методику М.П.Грязнова. Уехали мы с Н.Кузьминым из Хакасии, по-моему, последними, уже в конце октября. Кто-то из руководителей отрядов Среднеенисейской экспедиции, зная о моих намерениях работать самостоятельно, еще летом посоветовал предложить свои услуги руководителю аскизской «Сельхозхимии» С.Майнагашеву: у того на территории базы обнаружились несколько курганов, и он просил их раскопать (а не снес их сам, что гораздо чаще бывает!). Перед окончанием работ у Кузьмина я заехал в «Сельхозхимию» и договорился о раскопках на следующий год. Как сейчас помню, речь шла о сумме в 3 тысячи рублей. Приехав на электричках (! — поскольку денег совсем не оставалось) в Новоси­бирск, я остановился у нашего большого друга Андрея Варенова и отправился в Центр НТТМ, который находился в огромном доме из стекла и бетона недалеко от вокзала. Генеральным директором центра была исключительно элегантная дама, которая, не задав ни одного лишнего вопроса, оформила договор с Майнагашевым на 1989 год.

Так началась наша самостоятельная археологическая работа. Вероятно, этот договор был первым в стране договором на археологические раскопки, исполняемые негосударственной организацией (общественно-принудительные структуры типа ВООПИК не в счет).

Летом, при поддержке Н.Кузьмина и Н.Боковенко, мне удалось получить Открытый лист на раскопки небольшого кургана на надпойменной террасе реки Аскиз, разрушаемого эрозией. Этот курган мы докопали с Васей в промежутках между работой в отрядах ЛОИА. Теперь, при условии нормального отчета за 1988 год, я мог получить в Академии наук Открытый лист на «Сельхозхимию».

В конце года вышел революционный закон «О кооперации», позволивший, наконец, раскрепостить хозяйственную инициативу населения. Несмотря на то что нам довольно легко было бы зарегистрироваться в качестве кооператива, на такой вариант мы пойти не решились. Все же кооператив — чисто коммерческая организация, и отношение к ней должно было быть чисто коммерческое.

В феврале следующего, 1989, года я участвовал в учредительной конференции общесоюзной организации «Зеленый мир» с Олегом Попцовым во главе. Тогда, в Москве, Олег Попцов познакомил меня с руководителями только что созданного при Академии наук СССР Центра научно-технической деятельности, исследований и социальных инициатив (сокращенно — ЦЭНДИСИ). Как раз в это время в процессе организации находился их Ленинградский филиал, который нас оформил в качестве своего отделения. Появилось на свет Ленинградское научно-исследовательское археологическое объединение (ЛНИАО ЛФ ЦЭНДИСИ при АН СССР) со своим счетом в банке. Теперь наша организация имела желанное покровительство Академии наук, оставаясь при этом совер­шенно свободной в своей деятельности. Из профессионалов-археологов в ЛНИАО вошли, кроме директора, то есть меня, Константин Чугунов и Сергей Хаврин, выразила желание работать с нами и Марина Килуновская.

В июне состоялись наши с Костиком переговоры с Министерством культуры Тувы, где наконец удалось заключить договор о паспортизации на Каа-Хемский район, затем — раскопки в «Сельхозхимии». В июле руководитель Среднеенисейской экспедиции Д.Г.Савинов предложил нам взять подряд на доследование полуразрушенного могильника в зоне строительства Есинской оросительной системы, выполнением которого мы занимались вплоть до начала октября. В середине лета мне пришлось много пробыть в Туве, пробивать исследовательские договоры. Большую помощь в этом оказал давний соратник А. Д. Грача И. У. Самбу, на стареньком «Москвиче» которого мы объехали все окрестности Кызыла. Наконец, «агентурная» работа принесла свои плоды: оказалось, что под строительство дач и индивидуальной застройки тувинские власти отдали территорию нескольких могиль­ников эпохи поздней бронзы — раннего железа. Это было могильное поле Догээ-Баары, где Косте Чугунову дове­лось работать следующие 12 лет. Осенью, после завершения моих работ в Хакасии, я опять приехал в Кызыл — собственно, с целью выступить на сессии Кызыльского горсовета и призвать хоть как-то финансировать охранные раскопки Догээ-Баары. На сессии я, конечно, выступил, однако денег не дали, сослались на правительство. Помог руковрдитель Госплана Тувы Д.Ондар, бывший директор комбината полиметаллов, большой знаток природы и археологии. Он приказал «забить» наши работы в бюджете Тувы отдельной строкой. Несколько лет так продол­жалось по инерции, даже после ухода Д.Ондара с этого поста. Затем огромную помощь нашим работам в Туве оказала председатель Комитета по туризму и охране памятников Елена Кара-Сал (Велебская).

Централизованное финансирование за счет бюджета республики было продолжено. Дальновидная политика тувинского руководства принесла свои плоды: фонды Республиканского краеведческого музея пополнились мно­гими уникальными экспонатами, культурное наследие Тувы стало больше известно в мире. На редкость заинтересованными в сохранении археологических памятников оказались и официальные лица Аскизского района Хакасии. Зампред Аскизского исполкома Н.Балгазин, как и многие в то время, с большим подозрением относился к археологам, считая их разрушителями национального достояния хакасского народа. На примере наших работ в Аскизе он, наконец, своими глазами увидел, что только археологи могут спасти разрушенные строителями памят­ники, сохранить для народа его историю. Благодаря Н. Балгазину финансировались в дальнейшем наши спаса­тельные работы в Верхнем Аскизе 1990 и 1991 годов.

Председатель комитета по туризму и охране памятников Тувы Е. Кара-Сап, сотрудник комитета Н.Герман и А.Ковалев в лагере Центральноазиатской экспедиции. Сезон 1995 года

Наш успех в переговорах с местными властями был следствием того, что мы вели себя сообразно новым реалиям и принципам «спасательной археологии». Во-первых, мы считали необходимым действовать с согласия и по заданию республиканского руководства, для чего помогали даже в составлении проектов нормативных актов, программ и так далее. Во-вторых, на всех уровнях мы отстаивали принцип раскопок исключительно разрушаю­щихся объектов, считая, что памятников нако­пано и так уж слишком много, чтобы разрушать оставшиеся только лишь из научного интереса. Интересный для меня опыт создания и дея­тельности ЛНИАО к концу 1991 года показал свою жизнестойкость и перспективность. Через нашу организацию заключали договоры ряд археологов — сотрудников академических учреждений и вузов. Ведь практически никаких накладных расходов у нас не было, от налого­обложения мы были освобождены. В ЛНИАО влилась в полном составе Северо-Западная экспедиция С. Кузьмина, состоявшая^) боль­шей части из выпускников Тамариного кружка. У Кузьмина были налаженные связи по Ленин­градской, Псковской, Новгородской областям, возможности заключения договоров. Появивши­еся доходы позволили нам выпустить в свет полный вариант «Археологической типологии» Л.С.Клейна (Ленинград, 1991 год) — методического пособия и крупнейшего научного труда по теории археологии За эту монографию Л.С.Клейну было присвоено звание доктора исторических наук (при том, что кандидатской звания он был лишен в ходе кагэбэшных репрессий).

Реформы 1992-1993 годов сильно подорвали экономику нашей деятельности. Собственно, несколько ле приходилось вести работы на спонсорские средства или на небольшие подачки из региональных бюджетов Кроме того, налоговые льготы с ЦЭНДИСИ были сняты, мы должны были перерегистрироваться... В это время я, занимаясь в Верховном Совете РФ работой над Основами законодательства о культурном и природном наследии, познакомился с руководством Российского НИИ культурного и природного наследия Министерства культуры РФ Директор института Ю. А. Веденин согласился с моим предложением перейти к ним со всем нашим ЛНИАО. Вед: кроме чисто археологических спасательных работ мы вели и издательскую деятельность, и методические разра ботки, занимались законотворчеством, музейными экспозициями, этнографией. Следующие шесть лет мы рабо тали как Санкт-Петербургский филиал РосНИИ культурного и природного наследия под руководством Г. С. Лебе дева. Именно наша организация по заказу Законодательного Собрания Санкт-Петербурга разработала проек~ который лег в основу нового федерального закона о культурном наследии, уже пришедшего на смену советском закону «Об охране и использовании памятников истории и культуры» 1978 года (проект вносился Законодательным Собранием в Госдуму в 1996 и 1997 годах). Работа над этим проектом в общей сложности заняла у меня десять лет, если считать с 1992 года, когда я вошел в рабочую группу по подготовке Основ законодательства РФ о культурном и природном наследии. Идеология документа была полностью противоположна правительственной. Мы исходили из того, что культурное наследие существует «изначально» — как феномен общественного сознания, и государство именно в интересах народа обязано выявлять и сохранять эти культурные ценности. Из этой следует, что каждый гражданин России вправе понудить (в том числе через суд) государство охранять памятника до которых этому самому государству вообще дела нет. Прежний же закон гласил, что охраняемыми могут быт только те объекты, которые выявлены и включены в Государственные списки, а граждане должны покорно ждать когда государство соизволит взять их под охрану. По всей стране, согласно нашему проекту, должна действовав историко-культурная экспертиза наподобие экологической. Памятники археологии на федеральном уровне охра няются все, включая еще не известные никому, и все изначально принадлежат государству. Причем земельньн участки, в пределах которых они находятся, можно покупать и продавать — памятники археологии все равно останутся в государственной собственности. Впервые в России проект закреплял статус охраняемого памятника з; целыми массивами застройки, комплексными природно-культурными объектами. Не случайно термины «объек культурного наследия» и «памятник» приравнивались друг к другу. После долгих мытарств, достойных описани: в отдельной книге, закон был принят Государственной Думой, одобрен Советом Федерации, подписан президен том В. В. Путиным и опубликован в «Российской газете» 29 июня 2002 года!

В 1993—2000 годах работы филиала проходили в Туве, Хакасии, Адыгее, Ставропольском крае, Ленинградской, Псковской, Новгородской областях, в Казахстане. Большая работа была связана с археологией Саню Петербурга. За исторической археологией XVIII—XIX веков в СССР и России долгое время не признавалось пра на самостоятельное существование, хотя во всем мире археологи изучают недавнее прошлое поселений новоп времени. Тем более это касается нашего города, насчитывающего всего 300 лет. Пионером городской историчес кой археологии Петербурга был наш учитель А. Д. Грач, в 50-е годы исследовавший слой начала XVIII века во две ре Кунсткамеры. Развернутые нашими сотрудниками, выпуск­никами ЛДП С. Кузьминым, Е. Михайловой и В. Соболевым работы показали большие перспективы исторической архео­логии XVIII—XIX веков, результаты их были доложены на все­российской конференции памяти А. Д. Грача и опубликованы в сборнике этой конференции, вышедшем в том числе под нашим грифом. Усилиями Санкт-Петербургского филиала стало выходить периодическое издание Archaeologia Petropolitana под редакцией доктора исторических наук С.В.Белецкого. Надеюсь, что наша заслуга есть и в том, что в 2001 году Комитетом по охране памятников были, наконец, утверждены зоны охраны культурного слоя Санкт-Петербурга (хотя — временные, хотя — неполные), а в штатном расписании КГИОП появилась, наконец, должность специалиста-археолога.

В начале 1990-х годов у меня завязалась переписка с одним из патриархов евразийской археологии, доктором Карлом Йеттмаром, живущим в Гейдельберге. Йеттмар вместе с не менее знаменитым Георгом Коссаком принимал активное участие в издании сборников Германского археологического института по археологии Центральной Азии. Еще в конце 80-х годов всеми нами был одобрен вывод К. Чугунова, что наиболее перспективными для международного сотрудниче­ства могли бы быть работы по раскопкам еще одного царского кургана раннескифского времени близ Аржана в Туве. Первый курган в этой цепочке был исследован М. П. Грязновым и М. X. Маннай-оолом в начале 70-х, дал чрезвычайно богатые (в научном смысле) данные, проливающие свет на вопрос о времени и месте формирования скифской культуры. Раскопки второго такого кургана могли бы не только стать очередной сенсацией, но и многократно увеличить достоверность наших выводов о датировке и культурной значимости таких памятников. Познакомившись с нашими предложениями о совместном проекте по раскопкам Аржана-2, Йеттмар полностью поддержал их. В своем письме от 9 марта 1992 года он писал: «Проблема, которую Вы поставили, представляется мне решаемой... Я надеюсь на президента Германского археологического института, профессора доктора Кириляйса. Обычно Германский археологический ин­ститут располагает обученным персоналом, однако здесь должна быть создана соответствующая инфраструктура. Важнейшее для меня — принять участие в решении этой проблемы. Для этого мы нуждаемся в помощи на­ших русских коллег не в меньшей мере, чем они — в наших деньгах...» Далее Йеттмар пишет, что надеется на помощь археолога из России Анатолия Наглера, который в это время подготавливает в Гейдельберге докторскую диссертацию. Как следовало из письма, в скором времени Германский археологический институт (DAI) может открыть специальное отделение по работе на территории бывшего СНГ.

Фрагмент письма проф. К. Йеттмара А. Ковалеву от 9 марта 1992 года в ответ на предложение о совместных раскопках кургана Аржан-2

Действительно, усилиями Г.Кириляйса, Г.Коссака, К.Йеттмара и других членов Института в нем было создано Евроазиатское отделение, руководителем которого был назначен доктор Г.Парцингер, а в штат был зачислен как раз А. Наглер, о котором мне писал Йеттмар. С Парцингером и Наглером мы встретились в то время, когда они пытались заключить в Туве договор на раскопки всех царских курганов близ Аржана, то есть реализовать ту естественную идею, о которой мы вели переписку с Йеттмаром за несколько лет до этого. Ведь задача раскопать царский могильник в Аржане была поставлена Коссаком и Йеттмаром как первоочередная при создании отделения. К сожалению, немецкие археологи сделали ряд резких движений, которые напугали тувинское руководство, и договор на раскопки был расторгнут тувинской стороной. Причиной тому было полное незнание немцами местной обстановки. Вскоре между нами (СПб филиал РНИИ КПН и DAI) был заключен договор о сотрудничестве, в рамках которого Косте Чугунову удалось-таки начать раскопки самого позднего кургана в «царском» могильнике, получившего название Аржан-2. Второй год раскопок этого кургана (2001) принес ошеломляющий успех: была обнаружена неграбленая «царская» гробница скифского времени — первая на территории Российской Федерации, — содержавшая невероятное количество предметов из драгоценных металлов в скифском зверином стиле.

Несмотря на широкую известность филиала и научную значимость его работ, а также несмотря на то, что филиал ни разу не взял у РНИИ КПН ни копейки, руководство РНИИ, за исключением разве что Ю.А.Веденина, всеми силами старалось закрыть его финансово-хозяйственную деятельность. Подозреваю, что тому виной был наш проект нового федерального закона, больно бьющий по интересам и карману некоторых правительственных чинов. Дело дошло до откровенно хамских, издевательских писем из Москвы директору филиала в ответ на высылаемые им ежегодно отчеты. По непонятным причинам, руководство института так официально филиал и не закрыло, ограничившись письмами с указаниями, рассылаемыми обычно во время отпуска Веденина.

Так что нельзя считать, что РНИИ КПН имеет какое-либо отношение к сенсационным находкам в Туве. Сами себя высекли. По праву эти раскопки являются авторской работой Константина Чугунова, отдавшего тувинской археологии всю свою жизнь с первой его САЭвской Сибири 1977 года!

С 2000 года наша археологическая деятельность проводится под эгидой Санкт-Петербургского государственного университета. Мы вернулись в alma mater. На сей раз — в центр региональных исследований и музейных технологий «Петроскандика» Научно-исследовательского института комплексных социальных исследований (НИИКСИ) СпбГУ, руководителем которого является все тот же Г.С.Лебедев. В 2001 году К. Чугунова взяли на работу в Эрмитаж, там же с середины 90-х работает С. Хаврин. Под их руководством тувинская Центральноазиатская экспедиция действует в рамках Эрмитажа, на Эрмитаж переведен и договор с Германским археологическим институтом. В университете продолжаются программы по Петербургу и Северо-Западу, а также программа по изучению зарубежной Центральной Азии, которую мы ведем на основе договоров с Национальной АН Казахстана и АН Монголии. Задача этих исследований — изучение эпохи бронзы - раннего железа неизведанных южных облас­тей Алтая — на землях Монголии, Казахстана, Китая.